Неточные совпадения
― Ах, как же! Я теперь чувствую, как я мало образован. Мне для воспитания
детей даже нужно много освежить в памяти и просто выучиться. Потому что мало того, чтобы были учителя, нужно, чтобы был наблюдатель, как в вашем хозяйстве нужны работники и надсмотрщик. Вот я читаю ― он
показал грамматику Буслаева, лежавшую
на пюпитре ― требуют от Миши, и это так трудно… Ну вот объясните мне. Здесь он говорит…
Ребенок этот с своим наивным взглядом
на жизнь был компас, который
показывал им степень их отклонения от того, что они знали, но не хотели знать.
И она, сама чуть не плача (что не мешало ее непрерывной и неумолчной скороговорке),
показывала ему
на хнычущих
детей. Раскольников попробовал было убедить ее воротиться и даже сказал, думая подействовать
на самолюбие, что ей неприлично ходить по улицам, как шарманщики ходят, потому что она готовит себя в директрисы благородного пансиона девиц…
Но по «системе фраз» самого Макарова женщина смотрит
на мужчину, как
на приказчика в магазине модных вещей, — он должен
показывать ей самые лучшие чувства и мысли, а она за все платит ему всегда одним и тем же —
детьми.
— Нужно, чтоб
дети забыли такие дни… Ша! — рявкнул он
на женщину, и она, закрыв лицо руками, визгливо заплакала. Плакали многие. С лестницы тоже кричали,
показывали кулаки, скрипело дерево перил, оступались ноги, удары каблуков и подошв по ступеням лестницы щелкали, точно выстрелы. Самгину казалось, что глаза и лица
детей особенно озлобленны, никто из них не плакал, даже маленькие, плакали только грудные.
Зато он чаще занимается с
детьми хозяйки. Ваня такой понятливый мальчик, в три раза запомнил главные города в Европе, и Илья Ильич обещал, как только поедет
на ту сторону, подарить ему маленький глобус; а Машенька обрубила ему три платка — плохо, правда, но зато она так смешно трудится маленькими ручонками и все бегает
показать ему каждый обрубленный вершок.
Он
показал ему
на головы двух фигур и
ребенка. Тот молча и пристально рассматривал. Райский дрожал.
— Или идиотка; впрочем, я думаю, что и сумасшедшая. У нее был
ребенок от князя Сергея Петровича (по сумасшествию, а не по любви; это — один из подлейших поступков князя Сергея Петровича);
ребенок теперь здесь, в той комнате, и я давно хотел тебе
показать его. Князь Сергей Петрович не смел сюда приходить и смотреть
на ребенка; это был мой с ним уговор еще за границей. Я взял его к себе, с позволения твоей мамы. С позволения твоей мамы хотел тогда и жениться
на этой… несчастной…
У нас в обществе, я помню, еще задолго до суда, с некоторым удивлением спрашивали, особенно дамы: «Неужели такое тонкое, сложное и психологическое дело будет отдано
на роковое решение каким-то чиновникам и, наконец, мужикам, и „что-де поймет тут какой-нибудь такой чиновник, тем более мужик?“ В самом деле, все эти четыре чиновника, попавшие в состав присяжных, были люди мелкие, малочиновные, седые — один только из них был несколько помоложе, — в обществе нашем малоизвестные, прозябавшие
на мелком жалованье, имевшие, должно быть, старых жен, которых никуда нельзя
показать, и по куче
детей, может быть даже босоногих, много-много что развлекавшие свой досуг где-нибудь картишками и уж, разумеется, никогда не прочитавшие ни одной книги.
— Всех убьет, только стоит навести, — и Красоткин растолковал, куда положить порох, куда вкатить дробинку,
показал на дырочку в виде затравки и рассказал, что бывает откат.
Дети слушали со страшным любопытством. Особенно поразило их воображение, что бывает откат.
— Вот,
дети, — сказал он им, — учитель вам сыскан. Вы всё приставали ко мне: выучи-де нас музыке и французскому диалекту: вот вам и француз, и
на фортопьянах играет… Ну, мусье, — продолжал он, указывая
на дрянные фортепьянишки, купленные им за пять лет у жида, который, впрочем, торговал одеколоном, —
покажи нам свое искусство: жуэ!
Дитя,
Спасать тебя? Любовь твоя — спасенье
Изгнаннику.
На солнечном восходе
Мизгирь тебя супругою
покажет,
И царский гнев правдивый укротится,
И, милостью богатый, Берендей
Младой чете свою окажет ласку.
В заключение упомяну, как в Новоселье пропало несколько сот десятин строевого леса. В сороковых годах М. Ф. Орлов, которому тогда, помнится, графиня Анна Алексеевна давала капитал для покупки именья его
детям, стал торговать тверское именье, доставшееся моему отцу от Сенатора. Сошлись в цене, и дело казалось оконченным. Орлов поехал осмотреть и, осмотревши, написал моему отцу, что он ему
показывал на плане лес, но что этого леса вовсе нет.
Бледные, изнуренные, с испуганным видом, стояли они в неловких, толстых солдатских шинелях с стоячим воротником, обращая какой-то беспомощный, жалостный взгляд
на гарнизонных солдат, грубо ровнявших их; белые губы, синие круги под глазами
показывали лихорадку или озноб. И эти больные
дети без уходу, без ласки, обдуваемые ветром, который беспрепятственно дует с Ледовитого моря, шли в могилу.
Но вот одним утром пришел в девичью Федот и сообщил Акулине, чтоб Матренка готовилась: из Украины приехал жених. Распорядиться, за отсутствием матушки, было некому, но общее любопытство было так возбуждено, что Федота упросили
показать жениха, когда барин после обеда ляжет отдыхать. Даже мы,
дети, высыпали в девичью посмотреть
на жениха, узнавши, что его привели.
Приподняв иконы вверх, есаул готовился сказать короткую молитву… как вдруг закричали, перепугавшись, игравшие
на земле
дети; а вслед за ними попятился народ, и все
показывали со страхом пальцами
на стоявшего посреди их козака.
— И будешь возить по чужим дворам, когда дома угарно. Небойсь стыдно перед
детьми свое зверство
показывать… Вот так-то, Галактион Михеич! А ведь они, дети-то, и совсем большие вырастут. Вырасти-то вырастут, а к отцу путь-дорога заказана. Ах, нехорошо!.. Жену не жалел, так хоть
детей бы пожалел. Я тебе по-стариковски говорю… И обидно мне
на тебя и жаль. А как жалеть, когда сам человек себя не жалеет?
Г-н Сузуки не скрывал своего восторга и оглядывал орден со всех сторон блестящими глазами, как
ребенок игрушку;
на его «красивом и мужественном» лице я читал борьбу; ему хотелось поскорее побежать к себе и
показать орден своей молоденькой жене (он недавно женился), и в то же время вежливость требовала, чтобы он оставался с гостями.
Маленькие цыплята лысены бывают покрыты почти черным пухом. Мать не
показывает к
детям такой сильной горячности, как добрые утки не рыбалки: спрятав цыплят, она не бросается
на глаза охотнику, жертвуя собою, чтобы только отвесть его в другую сторону, а прячется вместе с
детьми, что гораздо и разумнее.
Гораздо более смелости и горячности к
детям показывают кроншнепы малого рода; средние — осторожнее, а большие даже с первого раза никогда не налетают слишком близко
на человека, разве как-нибудь нечаянно: они сейчас удалятся
на безопасное расстояние и начнут летать кругом, испуская свои хриплые, как будто скрипящие, короткие трели.
Все утки разделяются
на пары ранее другой дичи; селезень
показывает постоянно ревнивую и страстную, доходящую до полного самоотвержения, любовь к утке и в то же время — непримиримую враждебность и злобу к ее гнезду, яйцам и
детям!
Еще большую горячность
показывает утка к своим утятам: если как-нибудь застанет ее человек плавающую с своею выводкой
на открытой воде, то утята с жалобным писком, как будто приподнявшись над водою, — точно бегут по ней, — бросаются стремглав к ближайшему камышу и проворно прячутся в нем, даже ныряют, если пространство велико, а матка, шлепая по воде крыльями и оглашая воздух особенным, тревожным криком, начнет кружиться пред человеком, привлекая все его внимание
на себя и отводя в противоположную сторону от
детей.
Но всё до известной черты, даже и качества; и если он вдруг, в глаза, имеет дерзость уверять, что в двенадцатом году, еще
ребенком, в детстве, он лишился левой своей ноги и похоронил ее
на Ваганьковском кладбище, в Москве, то уж это заходит за пределы, являет неуважение,
показывает наглость…
Но когда я, в марте месяце, поднялся к нему наверх, чтобы посмотреть, как они там „заморозили“, по его словам,
ребенка, и нечаянно усмехнулся над трупом его младенца, потому что стал опять объяснять Сурикову, что он „сам виноват“, то у этого сморчка вдруг задрожали губы, и он, одною рукой схватив меня за плечо, другою
показал мне дверь и тихо, то есть чуть не шепотом, проговорил мне: „Ступайте-с!“ Я вышел, и мне это очень понравилось, понравилось тогда же, даже в ту самую минуту, как он меня выводил; но слова его долго производили
на меня потом, при воспоминании, тяжелое впечатление какой-то странной, презрительной к нему жалости, которой бы я вовсе не хотел ощущать.
— Что будешь делать… — вздыхал Груздев. — Чем дальше, тем труднее жить становится, а как будут жить наши
дети — страшно подумать. Кстати, вот что… Проект-то у тебя написан и бойко и основательно, все
на своем месте, а только напрасно ты не
показал мне его раньше.
— А я вдобавок к падению господина Тулузова
покажу вам еще один документик, который я отыскал. — И доктор
показал Егору Егорычу гимназическую копию с билета Тулузова. — Помните ли вы, — продолжал он, пока Егор Егорыч читал билет, — что я вам, только что еще тогда приехав в Кузьмищево, рассказывал, что у нас там, в этой дичи, убит был мальчик, которого имя, отчество и фамилию, как теперь оказывается, носит претендент
на должность попечителя
детей и юношей!
— Видишь, князь, — сказал Перстень, — они, вражьи
дети, и стреляют-то уж не так густо, значит, смекнули, в чем дело! А как схватится с ними та дружина, я
покажу тебе брод, перейдем да ударим
на них сбоку!
Собака взглянула
на него здоровым глазом,
показала ещё раз медный и, повернувшись спиной к нему, растянулась, зевнув с воем.
На площадь из улицы, точно волки из леса
на поляну, гуськом вышли три мужика; лохматые, жалкие, они остановились
на припёке, бессильно качая руками, тихо поговорили о чём-то и медленно, развинченной походкой, всё так же гуськом пошли к ограде, а из-под растрёпанных лаптей поднималась сухая горячая пыль. Где-то болезненно заплакал
ребёнок, хлопнула калитка и злой голос глухо крикнул...
Встречает гостей, которые попроще, и занимает их, представляя лицо хозяина; ездит в гостиный двор за игрушками для губошлеповских
детей;
показывает Губошлепову, как надевают
на шею орден св.
Они сделали все, чтоб он не понимал действительности; они рачительно завесили от него, что делается
на сером свете, и вместо горького посвящения в жизнь передали ему блестящие идеалы; вместо того чтоб вести
на рынок и
показать жадную нестройность толпы, мечущейся за деньгами, они привели его
на прекрасный балет и уверили
ребенка, что эта грация, что это музыкальное сочетание движений с звуками — обыкновенная жизнь; они приготовили своего рода нравственного Каспара Гаузера.
Уже после обеда, без
детей, я отвечал
на вопросы, потом осматривал имение и слушал рассказы Е.М. Гаршина о Тургеневе, о жизни в Спасском, мне
показали дом и все реликвии.
Толпа народа, провожавшая молодых, ежеминутно увеличивалась: старики, женщины и
дети выбегали из хижин;
на всех лицах изображалось нетерпеливое ожидание; полуодетые, босые ребятишки, дрожа от страха и холода, забегали вперед и робко посматривали
на колдуна, который, приближаясь к дому новобрачных, останавливался
на каждом шагу и смотрел внимательно кругом себя,
показывая приметное беспокойство.
Он не переставал хвастать перед женою; говорил, что плевать теперь хочет
на старика, в грош его не ставит и не боится настолько — при этом он
показывал кончик прута или соломки и отплевывал обыкновенно точь-в-точь, как делал Захар; говорил, что сам стал себе хозяин, сам обзавелся семьею, сам над собой властен, никого не уважит, и
покажи ему только вид какой, только его и знали: возьмет жену,
ребенка, станет жить своей волей; о местах заботиться нечего: местов не оберешься — и не здешним чета!
Против него,
на взбудораженном омете соломы, возились
дети Петра: старшему было уже девять лет, младшему — тому самому, который
показывал когда-то кулачонки из люльки, — только что минуло семь.
Увидев жену, мать и
детей, бегущих навстречу, Петр не
показал особой радости или нетерпения; очутившись между ними, он начал с того, что сбросил наземь мешок, висевший за плечами, положил
на него шапку, и потом уже начал здороваться с женою и матерью; черты его и при этом остались так же спокойны, как будто он расстался с домашними всего накануне.
Голубок не делал никакой попытки разом отделаться от своего преследователя; чуть
ребенок, подвинувшись
на коленочках, распускал над ним свою ручку, голубок встрепенался, взмахивал крылышками,
показывая свои беленькие подмышки, припрыгивал два раза, потом делал своими красненькими ножками два вершковых шага, и опять давал Бобке подползать и изловчаться.
— Бабушка больна, она не может к вам приехать, — лепетал
на французском языке
ребенок, — и она вам прислала! — заключил он,
показывая большой пакет.
Старайтесь найпаче
На господа бога во всем потрафлять
У нас был Вавило, жил всех побогаче,
Дa вздумал однажды
на Бога роптать, —
С тех пор захудал, разорился Вавило,
Нет меду со пчел, урожаю с земли,
И только в одном ему счастие было,
Что волосы из носу шибко росли…»
Рабочий расставит, разложит снаряды —
Рубанки, подпилки, долота, ножи:
«Гляди, чертенята!» А
дети и рады,
Как пилишь, как лудишь — им все
покажи.
На санях в ту же минуту началось движение. Бабы, мужики вставали, отряхивались и гурьбою полезли в прихожую. Тем временем барыня подала мужу в руки целковый, себе взяла в карман полтинник, а
детям раздала кому четвертак, кому двугривенный, а Маше, как самой младшей, дала пятиалтынный.
Дети показывали друг другу свои монеты и толковали, как они их положат
на тарелку, когда придет время «отдаривать» Настю.
— Богатырь, — сказала рябая, носатая акушерка,
показывая ребёнка с такой гордостью, как будто она сама родила его. Но Пётр не видел сына, пред ним всё заслонялось мёртвым лицом жены, с тёмными ямами
на месте глаз...
Плодомасов смятен, как застенчивое
дитя, и не знает только одного: как ему теперь сняться отсюдова с места,
на котором стоит, куда идти и как
показать свои очи в своем новом положении?
Марфа Андревна велела
показать себе недоношенного внука, взглянула
на него, покачала сомнительно головой и потребовала себе из своей большой кладовой давно не употребляющуюся кармазинную бархатную шубку
на заячьем меху.
Ребенка смазали теплым лампадным маслом и всунули в нагретый рукав этой шубки, а самую шубу положили в угол теплой лежанки, у которой стояла кровать Марфы Андревны. Здесь младенец должен был дозреть.
Он, напротив, расспрашивая вас,
показывал большое любопытство и участие к обстоятельствам вашей собственной жизни, удачам и неудачам, которыми обыкновенно интересуются все добрые старики, хотя оно несколько похоже
на любопытство
ребенка, который в то время, когда говорит с вами, рассматривает печатку ваших часов.
Потом пронесся слух, что не
на Невском проспекте, а в Таврическом саду прогуливается нос майора Ковалева, что будто бы он давно уже там; что когда еще проживал там Хозрев-Мирза, то очень удивлялся этой странной игре природы. Некоторые из студентов Хирургической академии отправились туда. Одна знатная, почтенная дама просила особенным письмом смотрителя за садом
показать детям ее этот редкий феномен и, если можно, с объяснением наставительным и назидательным для юношей.
Александра Ивановна. А мне так ужасно жаль сестру. Я вижу, как она мучается. Не шутка вести дом. Семь человек
детей, один грудной, а тут еще эти какие-то выдумки. И мне прямо кажется, что тут неладно. (
Показывает на голову.) Я вас спрашиваю: какую такую вы нашли новую религию?
Анна Ивановна даже выболтала мне, что Черевин сначала
показывал большое расположение к ее Лизе, но что Лабзин, которому все они послушны, как
дети, отвлекает его от этого намерения и хочет женить, и непременно женит
на своей воспитаннице, Катерине Петровне, которую она ненавидела и всегда называла Катькой.
— Не раздерутся, — ответил Михеич, многозначительно усмехнувшись. — Помнят!.. Наш
на это — беда, нетерпелив! «Посадить их, говорит, вместе, а подеретесь там, курицыны
дети, уж я вам тогда кузькину мать
покажу. Сами знаете…» Знают… Прямо сказать: со свету сживет. В та-акое место упрячет… Это что? — только слава одна, что карцером называется. Вон зимой карцер был, то уже можно сказать. Сутки если в нем который просидит, бывало, так уж прямо в больницу волокут. День поскрипит, другой, а там и кончается.
Когда организм
ребенка не изловчился еще претворять всю дрянь, которая ему давалась, от грязной соски до жирных лепешек,
дитя иногда страдало; мать лечила сама и в медицинских убеждениях своих далеко расходилась со всеми врачами, от Иппократа до Боергава и от Боергава до Гуфланда; иногда она откачивала его так, как спасают утопленников (средство совершенно безвредное, если утопленник умер, и способное
показать усердие присутствующих),
ребенок впадал в морскую болезнь от качки, что его действительно облегчало, или мать начинала
на известном основании Ганеманова учения клин клином вышибать, кормить его селедкой, капустой; если же
ребенок не выздоравливал, мать начинала его бить, толкать, дергать, наконец прибегала к последнему средству — давала ему или настойки, или макового молока и радовалась очевидной пользе от лекарства, когда
ребенок впадал в тяжелое опьянение или в летаргический сон.
На следующий день, в назначенный час, учитель взял в руки книжку, из которой задан был урок Алеше, подозвал его к себе и велел проговорить заданное. Все
дети с любопытством обратили
на Алешу внимание, и сам учитель не знал, что подумать, когда Алеша, несмотря
на то что вовсе накануне не твердил урока, смело встал со скамейки и подошел к нему. Алеша нимало не сомневался в том, что и этот раз ему удастся
показать свою необыкновенную способность; он раскрыл рот… и не мог выговорить ни слова!
Аркадий Иванович, не говоря более праздного слова, взял молча Васю
на руки, как
ребенка, несмотря
на то что Вася был не совсем коротенький, но довольно длинный, только худой, и преловко начал его носить из угла в угол по комнате,
показывая вид, что его убаюкивает.